— Мы обратимся в суд.

— Но ведь вы замужем, по крайней мере официально. А ваш супруг…

Она перебила его, мотнув головой:

— Мы уже шесть месяцев живем врозь. Мой муж не имеет права предпринимать самостоятельные шаги.

— И что же, он не пытается переубедить вас?

— Пытается. — Теперь улыбка, появившаяся на губах Макарены Брунер, была совсем иной: презрительной, отстраненной, почти жестокой. — Он может пытаться сколько его душе угодно. Эта церковь будет жить.

— Жить? — несколько удивленно переспросил Куарт. — Любопытно, что вы употребили это слово. Как будто она — живое существо.

Женщина снова посмотрела на его руки.

— Может быть, так оно и есть. На свете много такого… живого, хотя с виду и не подумаешь. — На мгновение она словно бы унеслась мыслями куда-то далеко, но только лишь на мгновение. — Я имела в виду то, что эта церковь нужна, необходима. Как и отец Ферро.

— Но почему? В Севилье полно других священников и других церквей.

Тут она рассмеялась по-настоящему искренним, звонким смехом, таким заразительным, что Куарт чуть не рассмеялся вместе с ней.

— Дон Приамо — особенный человек, и церковь тоже особенная, — все еще улыбаясь, ответила она, а глаза, прямо смотрящие на Куарта, вновь заиграли медовыми переливами. — Но словами этого не объяснишь. Вам нужно самому побывать там.

— Я уже побывал. И ваш обожаемый отец Ферро чуть не вытолкал меня взашей.

Макарена Брунер снова расхохоталась. Куарту никогда не приходилось слышать, чтобы женщина смеялась так громко и чтобы было так приятно слышать и видеть это. С удивлением он вдруг обнаружил, что ему это действительно приятно, и во всех уголках его хорошо вымуштрованного мозга забил тревожный набат.

Все это сильно напоминало прогулки по садам, от которых его старые церковные наставники рекомендовали держаться на расстоянии: мало ли — разные там змеи, яблоки, воплощения Далилы и прочая параферналия.

— Да, — проговорила она. — Грис мне рассказывала. Но попытайтесь еще раз. Сходите на службу, понаблюдайте, что там происходит. Может быть, кое-что вам станет яснее.

— Схожу. Вы посещаете восьмичасовую мессу?

Он задал этот вопрос без всякой задней мысли, однако взгляд Макарены Брунер мгновенно стал серьезным, даже несколько колючим.

— Вас это не касается.

Она затеребила свои очки, то раскрывая, то складывая их.

Куарт извиняющимся жестом приподнял ладони. Последовало короткое неловкое молчание; чтобы разрядить обстановку, он оглянулся, ища глазами официанта, и спросил, не хочет ли она что-нибудь выпить. Движением головы женщина отказалась. Однако она немного расслабилась, и Куарт задал следующий вопрос:

— А что вы думаете об этих двух смертях?

На этот раз она усмехнулась сквозь зубы, и смешок прозвучал совсем неприятно.

— Думаю, что не следует играть с гневом Божьим.

Куарт взглянул на нее без улыбки:

— Оригинальная точка зрения.

— Почему? — Казалось, его собеседница искренне удивлена. — Они сами навлекли на себя беду — эти люди или те, кто их послал.

— Похоже, вами движут не слишком христианские чувства.

Нетерпеливо передернув плечом, она схватила лежавшую рядом сумочку, но тут же снова положила ее. Тонкие пальцы начали перебирать ремешок.

— Вы не понимаете, отец… — Она нерешительно помедлила. — Как мне называть вас? Святой отец? Отец Куарт?

— Можете называть меня просто Лоренсо, Вы же не собираетесь мне исповедоваться.

— А почему бы и нет? В конце концов, вы же священник.

— В общем-то, да, — согласился Куарт, — но, возможно, не совсем обычный. А кроме того, строго говоря, здесь я нахожусь не в этом качестве.

Говоря это, он на пару секунд отвел глаза: все же ситуация была сложной. Снова взглянув на Макарену Брунер, он обнаружил, что она смотрит на него с каким-то новым, почти лукавым любопытством.

— А было бы забавно исповедаться у вас. Вам хотелось бы этого?

Куарт сделал спокойный, медленный вдох, потом еще один, сморщил губы, славно обдумывая этот вопрос всерьез. Перед его мысленным взором мелькнула, как недоброе предзнаменование, обложка журнала «Ку+С».

— Возможно, — ответил он наконец. — Но боюсь, что мне будет трудно остаться вполне объективным. Вы слишком…

— Что «слишком»?

Это нечестно, горько подумалось ему. Это удар ниже пояса. Она загнала era в угол. Такое было трудно выдержать даже нервам священника Лоренсо Куарта. Он сделал еще пару вдохов, как на занятиях йогой. Никаких эмоций, приказал он себе. Только спокойствие — всегда, везде.

— Привлекательны, — безукоризненно холодно ответил он. — Полагаю, это подходящее слово. Но вам самой это известно лучше, чем мне.

Макарена Брунер помолчала, обдумывая его ответ. И по глазам было видно, что она оценила его по достоинству.

— Грис права, — сказала она. — Вы не похожи на священника.

Куарт кивнул в знак согласия, оставаясь, однако, настороже.

— Думаю, мы с отцом Ферро принадлежим к разным видам…

— Вы угадали. Кстати он — мой проповедник.

— Уверен, что это хороший выбор. — Куарт сделал тщательно отмеренную паузу, чтобы в его словах не прозвучало и намека на иронию. — Это человек строгих правил.

Подобное определение не притупило, однако, ее бдительности:

— Вы ничего не знаете о нем.

— Именно это я и пытаюсь сделать: узнать что-нибудь. Но никак не могу найти человека, который 6ы просветил меня.

— Что ж, я вас просвещу.

— Когда?

— Не знаю. Пожалуй, завтра вечером. Приглашаю вас поужинать в «Ла Альбааку».

— «Ла Альбаака» — чтобы выиграть время повторил Куарт, стараясь мысленно быстро прикинуть все возможные «за» и «против».

— Да. Это на площади Санта-Крус. Обычно там требуется галстук, но у вас, я думаю, проблем не будет. Вы хотя и священник, но неплохо умеете одеваться.

Куарт помедлил еще три секунды, затем утвердительно кивнул. Почему бы и нет? В конце концов, он приехал в Севилью именно за этим. Как раз будет подходящий случай, чтобы выпить за здоровье кардинала Ивашкевича.

— Я могу надеть, галстук, если желаете. Хотя у меня никогда не возникало проблем в ресторанах.

Макарена Брунер поднялась. Куарт последовал ее примеру. Она снова задержала взгляд на его руках.

— Откуда мне знать? — улыбнулась она, надевая свои черные очки. — Мне еще никогда не приходилось ужинать со священником.

Дон Ибраим обмахивался шляпой, вдыхая, воздух, напоенный ароматом цветущих и горечью спелых апельсинов. Красотка Пуньялес, сидя рядом с ним, вязала. Все это происходило на скамейке на площади Вирхен-де-лос-Рейес, откуда оба наблюдали за дверями отеля «Донья Мария». Крючок так и мелькал в руках Красотки: четыре воздушных, две пропустить, полустолбик, столбик. Она снова и снова повторяла этот рапорт, беззвучно шевеля губами, как будто молилась. Клубок лежал у нее на коленях, и вязанье медленно росло под ритмичное позвякивание серебряных браслетов на ее запястьях. Красотка вязала еще одно покрывало для своего приданого. Уже лет тридцать ее приданое, засыпанное шариками нафталина, потихоньку желтело в шкафу в ее маленькой квартирке в севильском предместье Триана, а она все вязала и вязала, как будто время остановилось в ее пальцах, в ожидании смуглого мужчины с зелеными глазами, который должен был в один прекрасный вечер явиться за ней под звуки хмельных песен, в сиянии белой луны.

Площадь пересек конный экипаж; на его заднем сиденье четверо английских болельщиков в кордовских шляпах — в эти дни местный «Бетис» играл с «Манчестером» — пили пиво из жестяных банок. Дон Ибраим проводил их взглядом, покручивая ус и грустно вздыхая. «Бедная Севилья», — пробормотал он спустя пару секунд, еще сильнее обмахиваясь своей белой панамой. Красотка Пуньялес кивнула в знак согласия, не отрывая глаз от работы: четыре воздушных, две пропустить. Дон Ибраим бросил окурок сигары на асфальт и долго смотрел, как он дотлевает там. Потом аккуратно затушил его, придавив концом трости; он ненавидел и презирал извергов, способных раздавить окурок хорошей сигары каблуком, как будто они не загасить ее хотели, а убить. Аванс Перехиля позволил ему купить целую, нераспечатанную коробку «Монтекристо» — роскошь, невиданная с тех пор, как он служил рядовым на мысе Финистерре. Две сигары красовались в нагрудном кармане его мятого белого льняного пиджака. Дон Ибраим поднес руку к груди и с нежностью ощупал их. Небо сияло синевой, в воздухе плыл аромат цветущих апельсинов, он, дон Ибраим, находился в Севилье, в руках у него было хорошее дельце, в кармане — гаванские сигары, в портмоне — тридцать тысяч песет. Для полноты счастья ему не хватало лишь трех билетов на корриду (на теневую сторону) с участием Фараона де Камаса или этой восходящей звезды — Курро Маэстраля, который, по словам Удальца, кое-что умел, хотя и не мог даже отдаленно сравниться с покойным Хуаном Бельмонте, мир праху его. Того самого Курро Маэстраля, который, как писали журналы, с не меньшей ловкостью, чем быков, укладывал в горизонтальное положение жен местных банкиров. Хотя, впрочем, какая разница — и тут рога, и там рога.